Суровый гуманист Гелий Коржев

19 марта 2021

Имя Гелия Коржева (1925—2012) не много говорит среднестатистическому российскому зрителю. Но он — один из сильнейших советских и российских художников. И наш современник — его большая посмертная выставка прошла в Третьяковской галерее в 2016 году.  

Статьи про художников часто начинают с реплики, что мастер опередил время. Про Коржева хочется сказать, что он свое время прожил и ощутил. За его вещами видны бескомпромиссная внутренняя работа, проницательность и редкая осознанность. Этот творческий интеллект в сочетании с пластическим видением мира, композиционным чутьем и делают Коржева не просто советским живописцем «сурового стиля» — хотя когда-то, в моменте, он мог им казаться. Дело не в стиле и даже не в живописи, а в смысле: Коржев делал то самое «большое», что видится на расстоянии.

«Мальчик в красной рубахе» (серия «Дети войны»), 1943 год

Гелий Коржев родился в московской семье, где любили рисовать, ходил в детскую студию ГМИИ. О начале Великой Отечественной он узнал, собираясь в Третьяковку. Из Москвы Коржева эвакуировали в Башкирию с учениками МСХШ, и уже в работах 40-х годов при еще неоформившейся живописной технике заметно его природное чувство света. Коржев всегда бережно с ним обходился, для него это не источник спецэффектов, а осязание объемов. 

Учился он в МГХИ (Московском государственном художественном институте, которому в 1948 году присвоили имя Василия Сурикова), после института работал, искал стиль и темы, начал преподавать в Московской академии имени Строганова. Тогда он писал, что не чувствует «лирическую» живопись и «фальшивит», работая в схожей с коллегами образной системе, — «оттепель» в искусстве называют реабилитацией повседневности, к тому же в послевоенное время был запрос на бытовое тепло, лиризм мира. Но Коржев не мог по своему складу отдаться этой «лирике». 

Женский портрет, 1952 год

Его персонажи 50-х годов скорее наблюдатели, это герои, сделавшие вдох, но не сказавшие, не выдохнувшие слово. В этот период он пишет несколько вариантов картины «Утро», эскиз ко второй (1952 года) обнаруживает и смелые мазки, и очарование светом, но это не «оттепельный» звенящий оптимизм. Это почти осязаемое удовольствие художника от владения кистью — и не обороняющаяся, но закрытая от нас героиня. Ее лицо в тени, и смотрит она скорее в себя, чем на ласковый свет.

«Утро», 1952 год

Впрочем, текущая работа над содержанием и цельностью образов не мешала Коржеву быть даровитым мастером — даже в ранних вещах завораживают его чувство фактуры, связка глаз и рук, свобода в ремесле. При этом он не боролся с живописной стихией, его объемы не переходят в напряженно-выпуклые, а свет не становится театральным. 

Триптих «Коммунисты: Поднимающий знамя» (фрагмент), 1960 год

Одной из первых программных работ Коржева называют серию «Коммунисты». Триптих силен композиционно и поражает найденной интонацией. Здесь нет и следа театральщины, доставшейся советской «фигуративной» живописи с академическим наследством, Коржев четко кадрирует композицию и отсекает лишнее. В итоге его вещи выглядят монументально и визуально современны — парадокс, потому что монументальное искусство переживает сейчас не лучшие времена. 

«Тревога» (серия «Опаленные огнем войны»), 1968 год

«Опаленные огнем войны» (1960/1980), наверное, самая понятная серия Коржева. Сегодня кажется очевидным давать «военную» тему сдержанно и лаконично, через частности, а не панорамами «баталий». Хотя бы потому, что для нас переживание — эхо, призвук, который важно уловить, а громогласные композиции смотрятся картонной героикой. И нам повезло, что Коржев, пережив войну в сознательном возрасте, с присущей ему плотностью ощутил послевоенный мир, его беззащитно-розовые опалины, глаза фронтовиков, шрамы-наросты, шелушащуюся кожу.

«Влюбленные», 1959 год

«Влюбленные» (1959) как будто избегают взгляда зрителя — так делают родители или дедушки с бабушками, когда говорят: «да что нас фотографировать». Мужчина, воевавший, видимо, с Гражданской войны, и женщина, так просто лежащая у него на груди, — оба с грубым трудовым загаром, но нестрадающие и не бездумно счастливые. Это цельные люди, живущие сейчас, — в них нет отвлеченности, которая была в «Утре». Наверное, такой у Коржева гуманизм. 

«Проводы», 1967 год

Еще острее настоящее в «Проводах» (1967). Композиция, как всегда, кадрирована, мы видим только главное — солдата, свет — почти полуденный, в нем — скула, веко и чуть заметная полуулыбка. Красная звезда и петлица рифмуются с платьем девушки, а вместе они — с кирпичным домом на фоне. Коржев вообще не боялся плоскостей красного — этот цвет, у многих звучащий вызывающе и разбивающий композицию, у него всегда подчиняется образу. «Проводы» легко увидеть глазами героя: круги под закрытыми веками, тепло — от солнца и от прижавшейся к солдату девушки. Коржеву такие образы удавались за счет немногословия и нетерпимости к мелодраме. 

«Лишенные рая», 1998 год

Еще одна из ключевых вещей Коржева — «Лишенные рая» (1998) — звучит как гроза. Это прочтение библейского эпизода, не привязанное к религии: художник не был воцерковлен. Он, как и во «Влюбленных», показывает самодостаточный мир двоих людей, только теперь вокруг не быт и жизнь, а ледяная пустыня — и эти двое идут в ничто. Здесь нет борьбы с миром, но есть прямолинейность и сила — в них легко увидеть концентрат «сурового стиля». Но есть и дрожащая человечность: Ева вовсе не райская женщина с мягким телом, у нее растоптаны ноги и напряжена спина, а Адам несет ее как что-то единственно важное и вообще — единственное. Это тоже гуманизм — Коржев опять наводит фокус на людей, а не на мораль. 

«Раздумье», 1982 год

Самая непонятая, не идущая «суровому стилю» серия, конечно, «Тюрлики» (1980-/2000-е). Эти вывернутые, фантастические и натуралистические твари — как будто выгребшие на поверхность обитатели дна; они пугают нас, привыкших к славному морю ликующих тел соцреализма. По серии понятно, какая за «суровым» фасадом жила художническая мощь, какие сильные метафоры находил Коржев. Сам он писал о серии, что она появилась интуитивно — его метод изменился, но не сознательно. И дело тут не в живописи, а в самой жизни. «Мы начинаем жить, не соприкасаясь друг с другом, а параллельно», — писал художник о «параллельном» мире своих мутантов, и в его контексте это важная фраза. Перестать касаться в его мире — утратить точку опоры. Для него всегда было важным осязание, не только пластическая эстетика, но и ощущение людьми друг друга — как во «Влюбленных», «Проводах», «Лишенных рая». Слово «людьми», а не «героями», здесь используется намеренно — потому что у Коржева нет героев в привычном для русской живописи смысле. Мы привыкли к театрализованности, к тому, что живопись нам позирует, а Коржев лишил свое искусство этих спецэффектов. Может, поэтому и не обрел большой, «народной» популярности. 

«Адам Алексеевич и Ева Петровна», 1998 год

Искусство XX века легко делится на «официальное» и «неофициальное», и они гротескно, парадоксально друг друга дополняют. Коржев остается собой в обоих мирах. Его живопись, которую называют «суровым стилем», — самодостаточное явление, очень честное и сокрушительно сильное творчески. Возможно, поэтому его сложно выставлять в каком-то контексте — силовое поле его работ мощнее большинства экспонатов. 

Автопортрет, 1980 год

Коржев оставил записки о поиске темы, о реализме, о процессе рождения художественного образа. Но, наверное, самые ценные его слова — о жизни и любви: «Любовь — основа развития искусства. Нам нужны не звания, а любовь». «Что делать с искусствоведами, которые любят и знают искусство, воспитаны на великих образцах, но никогда не видели красоту в жизни, не видели ее красок, света, ее запахов и звуков (а они еще и глухие), которые даже не знают, что новое искусство никогда не появляется похожим на искусство, но всегда на жизнь». И главное, почти напутственное: «Я всегда в жизни исходил из того, что имею право делать то, к чему лежит душа. Это главное право в жизни». По этим заметкам видно, сколько внутренней свободы было в «советском живописце сурового стиля». Деление искусства на «официальное» и «неофициальное» кажется далеким и мелочным, а важным — смотреть и видеть. Жить — и чувствовать.